Поэтому давайте внесем больше конкретики. Человек воспитывается в определенном обществе, где упоминаются боги и совершаются обряды – некоторые из них с упоминанием богов. Если последнее – устойчивая тенденция, то наверняка потому, что легко усваивается в каждом поколении. Иными словами, обряды представлены так, что включать в них сверхъестественные силы пусть и не обязательно, но актуально.
Как я уже говорил в начале, воздействие обряда загадочно – не в последнюю очередь для участников. Они не представляют, почему те или иные предписанные обрядом слова и действия должны связать пару узами брака, а не излечить от болезни или воздействовать как-то еще. Прошедшие тяжелое испытание инициации вроде той, что описана у Хаусмана, чувствуют интуитивно, что изменились и что мальчики, которые не дошли до конца, действительно «не готовы» или «не созрели». Но почему это так, они не знают. Причинно-следственная связь очевидна, но механизм ее описать трудно. Кажется, что у видимого результата есть некая, без сомнения реальная, но непостижимая причина. Инициации присуще нечто, что превращает мальчиков в мужчин, хотя конкретизировать это «нечто» никто не может. Церемонии бракосочетания присуще нечто, что в самом деле превращает пару в семью, но как именно – остается загадкой.
Все это антропологам знакомо. Именно поэтому мы часто говорим, что обряды носят трансцендентный характер. Они включают некий источник причинно-следственной связи, мистические силы, которые человек чувствует, но не может описать и тем более объяснить. Обряд – это «нечто большее», чем просто последовательность действий, потому что разве могут какие-то слова и поступки давать такой важный и неопровержимый результат? Нельзя всерьез совершать обряд, не допуская, что предписанная последовательность действий приведет к определенному результату, и одновременно догадываться, что последовательность как таковая этот результат не объясняет.
Утверждая, что обряды предполагают трансцендентность, мы на первый взгляд усматриваем в них мистическую подоплеку и предпосылки для магии. Однако все гораздо проще. В том, что человеку свойственно мыслить в русле скрытых и непостижимых причин, ничего загадочного нет. Напротив, это наблюдается и в самых обычных ситуациях. Как я неоднократно упоминал в предыдущих главах, большинство интуитивных заключений, которые предлагают нам системы логического вывода, именно такую загадочную причинно-следственную связь и подразумевают. Например, мы знаем, что предмет, брошенный с размаху, полетит дальше запущенного ленивым толчком, и объясняем это тем, что у него больше инерция. Однако термин этот ничего не скажет тому, кто не изучал физику. Точно так же у растущего организма есть нечто, что в конечном итоге придаст ему сходство с другими представителями того же вида. Эта же присущая определенному виду «сущность» обеспечивает характерную форму и вкус кабачкам и брюссельской капусте.
У обычного человека, не занимающегося научным анализом, объяснение повседневных интуитивных догадок зачастую опирается на непостижимые причинно-следственные связи. В этом смысле в нашем представлении о баклажане немало трансцендентного. То же ощущение «чего-то ненаблюдаемого, но производящего наблюдаемое воздействие» мы обнаруживаем и в представлениях о результатах обрядов. Люди думают, что обряд производит некое социальное воздействие и интуитивно догадываются, что видимые его элементы – это еще не все объяснение, а значит, там есть что-то еще.
Этот пробел в представлении обрядов в нашем сознании во многих случаях остается незаполненным. Именно так происходит, например, с инициациями. Люди говорят, что она превращает мальчиков в мужчин, но на вопрос, как именно, отвечают, что так происходит – и все тут. Супружеская пара – это уже нечто иное, чем жених и невеста, но почему, мы не знаем. Так происходит.
Подобный пробел можно заполнить любыми представлениями, имеющими ту или иную релевантную связь с необъяснимым результатом. Именно поэтому для таких целей часто привлекаются представления о богах, духах и предках. Складывается убеждение, что свадьба преображает жениха с невестой, поскольку в свидетели обета привлекаются боги, а ученик превращается в полноценного шамана благодаря предкам, которые вызывают в нем некие загадочные перемены.
Конечно, в буквальном смысле подобные объяснения ничего толком не объясняют, они лишь дают релевантный комментарий к ситуации. Поскольку обряды – это следствие без видимых причин, а сверхъестественные силы тоже неуловимы, объединить два неуловимых фактора не составляет труда. Кроме того, в этом случае появляется почва для умозаключений о результатах обряда. Например, интуитивное ощущение социальной опасности, которая таится во внебрачных связях, предстает в новом свете, если объяснять его тем, что за каждым из нас неустанно наблюдают духи. Присутствие богов и духов в обрядах становится яснее, если осознать, что мы добавляем их к своим представлениям о церемониях. Эта точка зрения, конечно, не так вдохновляет, как гипотеза о потребности человека преклоняться перед божественным, однако она ближе к тому, что на самом деле происходит в сознании, усваивающем культурный материал.
Такой взгляд на религиозные обряды помогает понять не только почему божества связаны с ними в принципе, но и какие именно роли им предлагается играть в этих церемониях. Как отмечают Томас Лоусон и Роберт Макколи, совершить обряд подразумевает не просто обозначить некие туманные отношения с богами и духами, но сделать что-то для них (преподнести что-то, обратиться к ним) или склонить их к каким-то действиям (вселиться в человека, послать дождь, излечить больного). Конкретная роль сверхъестественных сил очень точно отражена в мысленных представлениях об обрядовых сценариях. Если у нас имеется церемония, в которой мы просим у богов хороший урожай, мы знаем, что будем к ним обращаться, принесем в жертву свинью, они будут слушать и, надо надеяться, решат защитить наши посевы. Если мы попросим предков сделать из этого юноши шамана, они снизойдут к нему и изменят навсегда. Люди знают (или имеют некое представление), что делают предки и боги.