Однако антропологи прекрасно знают, что человек, наоборот, мастер подмечать статистические закономерности в окружающем его мире. И действительно, даже простейшие приемы основаны на этом умении, которое присутствовало у человека испокон веков. Как первобытные люди пополняли бы запасы продовольствия за счет собирательства, не подмечая, какие овощи-фрукты и клубни где найти, с какой регулярностью и в какое время года? Охотиться на животных невозможно, не подмечая привычки и склонности, характерные для вида в целом и для отдельных особей и т. д. Поэтому сложно было бы упорствовать в утверждении, что человек не имеет понятия о случайностях и закономерностях.
Более того, люди, объясняющие причины событий воздействием сверхъестественных сил, как правило, не сбрасывают со счетов непосредственные физические или биологические предпосылки. В первой главе я упоминал случай с рухнувшей крышей и спор Эванса-Притчарда с сельчанами занде. С точки зрения антрополога, крыша провалилась из-за термитов. С точки зрения занде, здесь не обошлось без колдовства. При этом занде понимают, что крышу действительно источили термиты. Сельчан интересовало, почему крыша обвалилась в определенный момент, когда в доме собрались определенные люди.
Точно так же и у фанг прекрасно получается переплетать биологические предпосылки болезни с магическим толкованием. Разумеется, такой-то умер от туберкулеза, ведь из-за болезни у него отказали легкие. Но почему именно он? Почему именно сейчас? Человек ищет сверхъестественные причины не потому, что игнорирует физические и биологические, а потому, что задается вопросами, выходящими за эти рамки.
Здесь мы переходим ко второму фактору, заставляющему людей объяснять многие события сверхъестественными причинами. Идея следующая: некоторые события в силу своего характера вызывают естественные вопросы («Почему я? Почему сейчас?»), на которые просто не находится ответа в рамках обычных причинно-следственных отношений. То есть человек прекрасно знает, что все люди так или иначе болеют или что глинобитные постройки в кишащей термитами деревне рано или поздно рушатся. Эти общие принципы ни для кого не секрет. Однако на то они и общие. В этом их слабая сторона. Они ничего не говорят о конкретных случаях, а людей, конечно, интересуют как раз частности, а не общие аспекты. Сверхъестественные же объяснения тем и ценны, что адресованы конкретным обстоятельствам.
В приведенном выше абзаце я назвал некоторые вопросы естественными, что в свою очередь вызывает другой вопрос: почему естественные? Возможно, вы скажете, что никакой загадки тут нет. Наш разум задается такими вопросами, как «Почему крыша обрушилась, когда я находился под ней?» или «Почему предки послали болезнь именно мне?», потому что именно такие вопросы должны у него возникать, если он правильно устроен. Проследить определенную последовательность событий, которая привела к определенному несчастью, – лучший способ избежать повторения. Обжегшись на молоке, дуем на воду. Мы перестраховываемся, но лишь в том случае, если знаем, чем и как обожглись в первый раз.
Примем ли мы такое объяснение? То, как люди говорят о несчастьях, с ним не особенно согласуется. Заявляя, что боги карают грешников, а предки «посылают» болезни, человек представляет не силы этих сверхъестественных сущностей, а причины, по которым они так поступают. В подобном контексте он зачастую имеет самое смутное представление о силах и гораздо более точное о причинах. Господь решил покарать язычников и наслал на них мор. Обратите внимание: никто не описывает, как именно он это сделал. Никто на самом деле об этом даже не задумывается! Аналогичная картина с болезнями, которые насылают предки. В большинстве мест, где бытует это представление, никто толком не расскажет, как именно это происходит. Этим вопросом просто не задаются как неинтересным и неважным. Обычно люди даже не задумываются о том, как могущественные сущности действуют, но очень точно указывают причины этих действий. И эти причины всегда предполагают взаимодействие человека с соответствующими могущественными сущностями. Люди ослушались заповедей Господа; осквернили дом вопреки указаниям предков; превысили терпимый для своего окружения лимит везения и достатка и т. д.
Как-то странно. Если наши рассуждения о несчастьях призваны предотвратить их повторение, гораздо логичнее было бы сосредоточить внимание на непосредственных причинах, на том, как именно нас заставили заболеть или поставить жизнь под удар. Так что при всей естественности вопроса «Почему я заболел?» формулировка его требует объяснений.
Мы формулируем вопросы определенным образом, потому что системы логического вывода предлагают нам формат гипотетического ответа. Вопросы не вытекают из событий сами по себе, они возникают в сознании, которое уже рассматривает события под определенным углом. Например, вопрос «Почему эта вилка сделана из резины?» естественен, поскольку у нас имеется особая система логического вывода, связывающая рукотворные предметы с возможными функциями и соответственно замечающая несоответствие между привычным назначением вилки и особенностями конкретного столового прибора. То же самое относится к нашим спонтанным мыслям о несчастьях.
Прописная истина для антропологов: несчастья обычно интерпретируются в социальном ключе. У нас есть социальные взаимоотношения, мы вступаем в сложное социальное взаимодействие сотни тысяч лет, потому что имеем специализированные когнитивные способности, которых требует социальная жизнь. У нас есть особые средства распознавания своих внутри группы; мы знаем, как вести себя со своими в противоположность чужакам; интуиция подсказывает нам, кому стоит доверять, а кому нет; у нас есть системы логического вывода, улавливающие обман и предательство интересов и вызывающие определенные эмоции, когда нарушаются принципы социального взаимообмена.